Я падаю на колени и подползаю к ней, не зная, чем и как помочь. Искусственное дыхание? Изо рта в рот или массаж сердца? Ни то ни другое, видимо, не подходит.
Но тут приступ внезапно прекращается. Элейн больше не кашляет. Она не дышит. Глаза ее широко открыты и дико вращаются, глядят с немой мольбой. Ее рука дергается вперед и ударяет меня по лицу так сильно, что чуть не отбрасывает меня назад, на спину.
Тут она втягивает в себя немного воздуха, делает медленный длинный вдох, стараясь успокоиться. На это уходит довольно много времени. Становится очень тихо, и только книга падает на пол и раскрывается. О’Брайен обеими руками опирается на мои плечи.
Выдыхает.
Что-то высвобождается у нее в грудной клетке, падает с хорошо различимым щелчком. Дыхание, пахнущее скисшим молоком, тут же резко вырывается из самой глубины ее легких и бьет мне в лицо. А следом за ним, в самом конце, у нее изо рта стекает тонкая струйка крови. Теплые капли летят прямо ей на колени, а мне на грудь и на лицо.
А потом моя подруга снова начинает дышать и вытирает мне лицо банным полотенцем.
– Бог ты мой! Прости меня. Это было просто ужасно, – говорит она.
– Ты меня здорово напугала.
– Я тебя напугала? Да я же тонула!
Мой брат. Река. Мой отец, он стоит в воде, и его лицо меняется. Тонула. Это слово какое-то интернациональное и на все времена. Но я ведь никогда не рассказывал О’Брайен про Лоуренса, упомянул только, что он погиб в результате несчастного случая, когда я был маленьким. Так что, если она увидела здесь какую-то связь со мной, это понимание пришло к ней из какого-то другого источника информации.
– Нам нужно ехать в больницу. Чтоб тебя там обследовали.
– Никаких больниц, – говорит Элейн. – Даже слово это больше не произноси! Понятно?
Она поднимается, встает перед зеркалом, и я смещаюсь назад. Она умывается. Я тоже хочу встать с колен, когда замечаю книгу, упавшую на край ванны и как бы надевшуюся на него. «Рай утраченный», раскрытый на восемьдесят седьмой странице, как раз там, где Сатана решает привести в действие свой план и уничтожить человечество, соблазнив Еву знанием.
Разве может бытьПознанье преступленьем или смертьВ себе таить?
Это та самая страница, где есть строки «А ты живи до времени, блаженная чета». А еще там имеется одна капля крови Элейн, в самом низу восемьдесят шестой страницы.
Из той струйки крови, что хлынула у нее из груди, только одна капля попала на эту страницу. И осталась там, как блестящая звездочка возле слова «Юпитер».
Юпитер, облака плодотворя,Дабы цветы на Землю согнал май,Юноне улыбался.С любовью величайшей…
– О’Брайен!
Моя коллега оборачивается, и я протягиваю ей открытую книгу. И наблюдаю за выражением ее лица, пока ее мозг производит те же интерпретации, которыми только что занимался мой.
– Ты ведь не пользуешься красными чернилами, не так ли? – спрашивает Элейн.
– Нет.
– Значит, это я тут отметилась, – говорит она. – Это часть меня. И это явно не случайность.
– Ничто теперь не выглядит как случайность.
– Значит, Штат Солнечного Света.
– Во Флориде есть город Юпитер. Джупитер, то есть.
– Да, есть.
Коротенькая пауза, и подруга проскальзывает мимо меня. Валится в мою постель и натягивает простыню до самого горла.
– Но сперва часок поспать, – говорит она.
– Не уверен, что смогу заснуть.
– Тогда ложись сюда и согрей меня, ради бога!
Я прижимаю Элейн к себе. Она какая-то еще более холодная и костлявая, чем была несколько минут назад. Каждый вдох дается ей с трудом. А вокруг вертится, закручивается тьма, раздумывая, какую форму ей принять в следующий раз.
Я ошибся, решив, что не смогу заснуть.
Надо очень крепко спать, чтобы, проснувшись, обнаружить, что в комнате что-то изменилось. Что кровать рядом со мной уже пуста. Что звук, который меня разбудил, был щелчок замка двери, толчком закрытой изнутри.
– О’Брайен?
Я ничего не вижу. Но это означает только то, что моим глазам еще нужно приспособиться к темноте и сфокусироваться, а вовсе не то, что здесь ничего нет.
Потому что что-то здесь есть.
Шорох кожаных подошв по ковру. Металлический блеск где-то выше. Ближе.
– Не кричи, – говорит Преследователь.
Голос звучит ровно, можно даже подумать, что доброжелательно. Как врач предупреждает о секундной боли, когда игла шприца вонзается в тело.
– Это ничего не изменит, – говорит он, ставя колено на матрас подле меня.
Его лицо теперь наполовину различимо. Он совершенно спокоен, почти отвлечен, его думы где-то далеко отсюда. Охотничий нож завис в воздухе, недвижимый, как электрическая лампа на столе позади него.
– Пожалуйста, не сейчас. – Мне кажется, что я произнес эти слова, хотя шум крови в ушах не дает мне определить точно. – Я уже так близко подошел к разгадке…
– Именно поэтому я здесь.
Он выпрямляет спину. Вторая нога по-прежнему стоит на полу, готовая придать ему ускорение, когда он нанесет удар. Нож стремительно движется вниз.
Но когда он наносит удар, то падает на меня вместе с ножом. Тяжело падает, так что мне приходится с трудом выбираться из-под его бесчувственного тела.
Как только я поднимаюсь на ноги, сразу же тянусь к прикроватной лампе. Но первой включается другая лампочка, в дальнем конце комнаты. Единственная шестидесятивольтная лампочка. Ее свет обнажает целую коллекцию вещей, которые я в первый момент никак не могу соединить в единую картину.
Волосы на голове Преследователя сочатся кровью, оставляя на простыне мокрое пятно вокруг его головы.